Я это делаю с закрытыми глазами.

О Париже, как о любви, не писал только ленивый. Хотя нет, и ленивый тоже. Но Париж и любовь сюжеты настолько трансцендентальные и вместе с тем неповторимые, что о них можно писать и читать бесконечно.

О Париже мечтают,желая испытать его хоть раз; им восхищаются, ни разу в нём не побывав, а те, кому посчастливилось это сделать, иногда испытывают разочарование, иногда любят его по-новому, а иногда – и это тоже бывает,- остаются к нему крайне равнодушными. Ибо равнодушие, как и любовь, знает только крайности.

Иными словами, Париж, как сама любовь, необходим, зачастую неуловим, а иногда и невыносим. И всегда, всегда неописуем.

Ларошфуко сказал: « Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто её видел.» Иногда я спрашиваю себя, не имел ли он в виду Париж. Каждый год миллионы приезжих ищут в этом городе, обязанным своему изначально неудобному расположению той необыкновенной роли, которую история приготовила для него, и каждый из этих приезжих привозит с собой фотоаппарат, туфли, удобные для ходьбы и очки своих ожиданий.

Очки наших ожиданий, так же, как и очки наших представлений, имеют одно свойство – из-за них ничего не видно.

Когда мы переехали в Париж, я знала, что я должна своей любви к этому городу, который, мне кажется, я любила всю жизнь или, по крайней мере, с того момента, как первый раз открыла «Трех Мушкетеров» Александра Дюма, снять эти очки и постараться посмотреть и увидеть этот не просто город, это явление – ибо назвать Париж городом, это всё равно, что назвать Шанель портнихой, — таким, каким он есть, каким его никто не видит. И, может, тогда, как единорог из средневековых легенд, он придет и положит свою голову мне на колени.

И я увидела. Я увидела Париж простой. Пасси, фешенебельный квартал в 16-м округе и излюбленный адрес для тех, кто предпочитает «chic familial» — «семейный шик» безаппеляционному шику 7-го округа, тихим и безыскусным, как деревенская простушка: воздух тих и безмятежен, слышится лишь шелест листвы и щебет птиц в городском парке Ранлаг, разбитом по образу и подобию личного парка одноименного английского лорда, звуки шагов редких прохожих гулко звучат по пустынным тротуарам. Несколко минут длится это неожиданное очарование, затем что-то происходит – то ли волшебник вздохнул, то ли свет на светофоре поменялся,- и оживленный парижский квартал вступает в свои права, с шумом террас кафе и ресторанов, машин и мотоциклистов.

Я увидела Париж грязный. Немолодой мужчина в кашмировом пальто, элегантных очках, стильно завязанном шарфике и в очаровании с головы до ног, — парижане и парижанки в большинстве своем знают, как себя преподнести, — мечтательно и с легкой грустью взирает на бледное парижское небо – то ли он там ищет смысл жизни, то ли её любовь, — пока его не менее очаровательная спутница, миниатюрная собачка, чей ошейник непостижимым образом тоже смахивает на шарфик, старательно выкладывает на тротуар кучку, изумительную по своим размерам, если учитывать габариты её производителя. Мужчина, так вовремя охваченный приступом мечтательности, игнорирует автограф, оставленный на асфальте своей любимицей и идет дальше, увлекая её за собой, и они удаляются вдвоем по узкому тротуару туда, где Эйфелевой башня вырисовывается бледно-лиловым призраком в на фоне неба.

Я увидела Париж этнический. Марэ – бывший еврейский квартал, а до этого бывший аристократический, а до этого – просто болотный пустырь, пестрит самобытными бутиками, еврейскими и арабскими ресторанчиками, где холодец и фалафель соседствуют под одной крышей, деля общие стенку и клиентуру.
Из еврейских гастрономов, кстати, наиболее известны два – желтый и синий, чьи истории, это истории нескольких поколений, одной семьи и одного развода. Дебаты о том, в каком именно магазине, желтом или синем, покупать рулет с маком или голубцы с мясом, — верный способ реанимировать умирающий за столом разговор парижских евреев. Если Вы заявили, например, что купили принесенный Вами к столу рулет с маком в синем бутике, в ответ Вы обязательно услышите авторитетное: «Ах, покупать надо только в желтом, все покупают только там!» И наоборот. Не волнуйтесь, угадать и угодить невозможно; эта погоня за неуловимым и есть антидот против того экзистенциализма, которым больны – в самом здоровом и приятном смысле, — все парижане.

Я увидела Париж вечный. В квартале Сан-Жермен де Пре улица Могильщиков, где жил литературный Д’Артаньян, вечно бежит рядом с улицей Феру, где жил не менее литературный Атос. А там, где состоялась знаменитая первая дуэль, того монастыря уже нет, только церковь, у которой своя, совсем другая история, но можно всё равно постоять во дворике этой церкви и помечтать:
« Нас будет трое, из которых один раненный, и в придачу юноша, почти ребенок, а скажут, скажут, что нас было четверо.»

Сан-Жермен де Пре – квартал, где возвышается знаменитая церковь Сан-Сюльпис, фигурирующая в бестселлере Дэна Брауна «Код Да Винчи», церковь, полная загадок и очарования. Линия Розы, описанная там, делит церковь по оси, а у входа верующих и посетителей встречают две огромные раковины, служащие бассейнами для святой воды. У них тоже есть своя история: подарок от Венецианской республикой королю Франциску Первому, Жюль Верн опишет их столетия спустя в своей книге «20 000 лье под водой».

Сан-Жермен де Пре – совсем рядом Люксембургский Сад из знаменитой одноименной песни Джо Дассена, где по-прежнему «студенты мечтают о том, как они закончат учиться, а профессора – о том, как они когда-то начинали.»

Иными словами, Сан-Жермен де Пре остался во всех тех эпохах, что через него прошли и они, в свою очередь, остались в нём тоже. Он остался в каждом из тех артистов и художников, что его воспели, но и они тоже остались в нём.
Я увидела Париж туристический, возле Эйфелевой башни и Собора Парижской Богоматери, где румыны играют в напёрстки, цыганки бродят пестрыми стайками и туристы машут палками «селфи» с фанатизмом первых крестоносцев.

Я увидела Париж прекрасный, бренный, вечный и печальный, на Вандомской площади, где умер Шопен, где 37 лет прожила вершина стиля и одиночества – великая Коко Шанель — и где по ступеням отеля одной летней ночью сбежала принцесса Диана – в последний раз.

В центре площади высится Вандомская колонна, воздвигнутая по приказу Наполеона в честь его побед над русскими и австрийскими войсками в 1805 году. Колонна была завершена всего за два года до Москвы, Бородино и переправы останков Наполеоновской армии через Березину. И до сих пор колонна стоит. И до сих пор, когда французы хотят описать полный и ужасающий по своим последствиям провал, они говорят одно слово: «Березина».

Это всё я увидела в Париже. Это и многое другое. Но только сейчас, написав эти строки, я поняла, что по-прежнему, как в детстве, я по-настоящему вижу Париж только тогда, когда закрываю глаза.

photo credit: y.fgl Photographe photographié. via photopin (license)