Made in Ukraine

Новогодний сезон официально открыт. Мы с Беляночкой горланим песню про трёх белых коней с таким остервенением, что даже муж, равнодушный к новогодним праздникам и мало любящий лошадей, уже выучил слова.

По вечерам мы поднимаем возню и, в шелесте белой бумаги, скрипе ножниц и в суете, мы вырезаем снежинки. Розочка кричит от восторга и украдкой ест те из них, которые падают на пол, легко и грациозно, как балерина на руки партнеру.

Мы вырезаем изгибы и завитки, причудливые и хрупкие, и вместе со снежинками мы крепим их к оконному стеклу. Эти изгибы, завитки, эти снежинки,- это всё моя изморозь. Я хочу свою украинскую изморозь на своих парижских окнах. Я хочу синий бархат ночного, детского, украинского неба, пронизанный бриллиантами звёзд, опушённый, словно белым мехом, заснеженными ветвями деревьев. Я хочу гирлянды-астероиды, которые бабуля когда-то купила в «Детском Мире» и которые мы потом каждый год распутывали самым прекрасным и волшебным способом: мама включала гирлянду и давала нам с сестрой по нити светящихся звёзд в руки. Потом она поднимала горящие звезды вверх пригоршнями, а мы тянули, тянули бережно и осторожно эти прекрасные звезды к себе. Так мы распутывали запутавшиеся за год провода. В стекле вечернего окна смутно отражались наши силуэты, горели разноцветными огнями звезды в наших руках и не было ничего прекрасней и безопасней тех минут.

Нам с сестрой было тогда лет шесть и нам казалось это волшебным,мы не знали, не могли знать, что это всегда так, это было, есть и будет, что дети всю жизнь пытаются распутать нити тех звезд, которые родители подняли для них в небо.

Потом мы доставали игрушки. У каждой из них была своя история, зачастую очень короткая: «Этих сосулек было шесть, но вы пять разбили.» «Бабуля купила двух эскимосиков, но вы разбили одного.» «Этих собачек было три…» И опять-таки, мы не знали и не могли знать, что в этих историях отражалась жизнь так же, как она отражалась тогда в выпуклых боках уцелевших стеклянных шаров — жизнь полна потерь, невосполнимых и неожиданных,и непонятно как, но то, что остается, всё равно невыносимо прекрасно и каким-то непостижимым образом достаточно, чтобы любить, жить и радоваться. И эта достаточность, это именно то, что делает чувство потери таким острым. Как странно запутаны нити…

Прошло много лет, я встретила Ариэля и однажды дождливым ноябрьским днем мы с ним решили пожениться. Мы сидели, пили чай, держались за руки и улыбались, глядя в пустоту, как делают все мечтатели, влюбленные и поэты, все те, у кого есть надежда.

-У нас должна быть новогодняя елка, -вдруг сказала я. — Это важно. Это очень важно.

-Почему? — спросил он со своим французским акцентом.

Как объяснить тому, кто это не пережил, что такое Новый Год для советского ребёнка? Что такое, когда вдруг заканчивается серость будней и все вокруг горит огнями — ёлки на городской площади, витрины магазинов, глаза взрослых. Вы думаете, счастливое детство, это когда у детей горят глаза? Нет, счастливое детство, это когда горят глаза у взрослых этих детей .

Вдруг все верят в волшебство.

Вдруг все верят в чудо.

Вдруг все радостно чего-то ждут. Все то, что ты делал втайне весь год, сейчас делают все!

Наступила зима. Мы готовились к свадьбе. Однажды Ариэль позвонил мне и спросил: «Что ты делаешь?». Я ответила, что наряжаю елку. Последовала пауза, потом неуверенный вопрос: а какая она, эта моя елка. Я критично посмотрела на свою красавицу.

-Розовая, — сказала я.

Почему у меня тогда была розовая елка, тяжело объяснить, это была совокупность таких важных фактов как хронический цейтнот у меня, тогда матери -одиночки, отсутствие инвентаря в магазине, куда я наконец вырвалась эту елку купить, зато наличие там распродажи на елки цветов, не встречающихся в природе.

-Ты как не с этой планеты, — сказал он каким-то новым, незнакомым голосом. Разговор закончился.

Я вернулаь к своей елке, но теперь уже с мыслями, что я не смогла объяснить что-то важное. Через некоторое время мой телефон зазвенел снова. Это был опять Ариэль.

-Ты знаешь, где я? Я в «Ротонде».

Я стою посреди комнаты в тропическом Хьюстоне. Я закрываю глаза. Я так ясно вижу сейчас Ариэля, мне кажется,что я могу протянуть руку и дотронуться до него: он сейчас в «Ротонде», нашем любимом кафе, где полированные деревянные панели на стенах отражают мягкий свет желтых светильников: черный шарф, нахохлившиеся в парижский декабрьский холод плечи. Я так хочу обнять его, особенно сейчас, когда мы не понимаем друг друга. И мне нужно, чтобы он меня обнял, очень нужно.

-И ты знаешь, что я здесь вижу? -звучит его голос в трубке.- Ёлку! Знаешь, какого она цвета?

-Нет.

-Розовая!

У меня нет слов.

-Это они с моей планеты ее привезли, -наконец, говорю я и мы оба смеемся.

Прошло еще несколько лет, несколько лет, когда каждую зиму мы вместе ставим елку. И каждый день я рассыпаю звезды, не знаю какие. Я, девочка из Украины, мечтавшая о Париже, теперь ращу здесь своих детей, — о чем будут мечтать они, те, у которых Париж буквально под ногами каждый день?

В декабре мы идем в «Galeries Lafayette» и выбираем там самый красивый, самый нарядный шарик. На этикетке написано «Made in Ukraine». И я пониммаю, что ближе уже не подойдёшь, что этот шарик- мой крайний рубеж между реальностью моего детства и реальностью детства моих детей. Поэтому надо идти домой, вырезать снежинки и клеить их на окна. И рассказывать, без устали рассказывать: про Деда Мороза, Снегурочку и про изморозь на окнах; про синий бархат неба, маму и звезды пригоршнями.

Фото: Victoria Anger http://www.victoriaanger.com