Парижане, или Жил-Был у Бабушки.

 

Для рядового провинциала парижанин — существо странно одетое, странно живущее, а к югу от Дордони ещё и странно говорящее. Скажите кому-то в Беарне, Бретани, Бордо и Перигоре, везде, в принципе, кроме Ля Боль и  Довиля, что Вы — парижанин, и на Вас посмотрят как на нечто странное и нечто, что могло бы быть и поумнее. Другими словами, как на соседского кота.

Все эти мысли проносились в моей голове в то время, когда мы сами проносились мимо Оролона, маленького беарнского городка, в котором некогда родился граф де Тревиль, славный капитан королевских мушкетёров, а теперь проходит какой-то музыкальный фестиваль, какой, я так и не успела разобрать, потому что в это время в машине Беляночка оглушительно хотела пить. По этой же причине я не заметила и придорожного знака с названием совсем уж крошечного городка, в который мы заехали в поисках кафе, срочно, потому что Беляночка хочет пить и это конец света.

В любом случае, названия города я не запомнила, а жаль. Очень жаль. Потому что нас с Джонатаном там запомнят надолго.

Для тех, кто ещё не имел счастья, Джонатан — мой сын, высокий и широкоплечий. Ему скоро шестнадцать. У него кожа, волосы и глаза цвета чая на разных стадиях заварки. У него мечтательный взгляд, полный космоса и персиков. Джонатан эмпат с рождения: с первого дня он смотрел на меня пристальным, невероятным для новорождённого взглядом: “Я знаю о тебе всё и я так тебе сочувствую!”

А недавно он резался в настольный теннис с незнакомым мальчиком в парке и выиграл у него. Домой Джонатан шёл поникший: стоял тёплый и нежный летний вечер и ему было жаль соперника. Я пыталась его поддержать, но, как всегда, неловко: “Ну, послушай, это же часть жизни, выигрыш, проигрыш. Ты честно выиграл… “

— Да, но на него смотрела его мама! — В сердцах воскликнул он; про то, что на него, на Джонатана, смотрела его мама, он уже забыл, но это в его духе.

— Дорогой мой, — с облегчением рассмеялась я, — для своей мамы он же всегда самый лучший, самый-самый, и никакой проигрыш это не изменит!

— Это ты знаешь, — совсем уж мрачно ответил мне сын, — потому что ты мама, а он этого не знает!

Это я к тому, что Джонатан — молодой человек, обремененный  и окрыленный одновременно этим таким невыносимым, бессмысленным, прекрасным и необходимым даром: сочувствием.

Но вернёмся в город, чьё название я не знала и забыла.

Напоив Беляночку в кафе на городской площади, мы смогли, наконец, оглядеться. Ярко светило, как и положено в июле, солнце, через края балконов средневековых домов на улицу переливались красные цветы. Пахло кофе, сигаретами, глицинией от соседнего подъезда и ванилью из булочной на углу. Время от времени, благодаря легкому бризу, к этим запахам примешивались запахи и звуки рынка, который происходил на этой же площади, между церковью и мэрией. Именно происходил, потому что рынок, как театр, это сплошное действие с яркими персонажами. А беарнский рынок, это ещё и действие с яркими вкусами, цветами и запахами. Невольно понимаешь, почему столько беарнцев покорило Париж, — д’Артаньян, де Тревиль, Генрих Наваррский, — ведь беарнский рынок вселяет в тебя жизнь, он наполняет тебя своими соками и вином, вкусами и ароматами, простыми, непритязательными и  незабываемыми, он даёт тебе силу, такую, что можно взобраться на вершину Пиренейских гор, раскинуть руки и закричать “эге-гей!”. Или, если ты это уже сделал, отправиться в Париж и прошептать ему: “Однажды ты будешь у моих ног.”

Но вернёмся на рынок города, чьё название я забыла.

Местные фермеры привозят сюда сыры, мед и конфитюры, консервы из гусиной печени и из пупков, хлеб из кукурузой муки, местное пиво, сухие колбасы и окорока, яйца, овощи, фрукты и сладости.

Вот молодой человек, стройный и горделивый, копна чёрных кудрей и лёгкая недобритость, нос с горбикой и прилавок с колбасами.

“Мы с братом сами их делаем,” заявляет он с такой гордостью, с какой некогда дворянин заявлял о своём происхождении. “Сами выращивает свиней, чеснок, травы.” Кажется, была бы у него шпага, он бы позванивал ею, вызывая на поединок каждого, кто осмелился бы сказать, что его с братом колбасы не самые лучшие в мире.

Женщина средних лет и рубенсовских форм, в очках и с коротко обскубленными (стрижкой это назвать я, со своими парижскими понятиями, не могу) волосами продаёт местную черешню, искрасна черную, блестящую на солнце, как самоцветы. Она протягивает пакет черешни очередному покупателю со словами: “Спасибо и прекрасного Вам дня. Не ждите, ешьте сегодня, красота мимолетна !”

Невольно вспомнился случайно подслушанный в одном парижском кафе разговор двух русскоговорящих девиц о том, что французы не романтичны,то есть, отказываются водить по ресторанам и дарить дорогие подарки, вот в Москве, прикинь…

Но, опять-таки, вернёмся на рынок. Молодая женщина, с копной светлых волос, стянутой в небрежный хвост, продаёт пьянящие, пахнущие полями пузатые помидоры. Бородач лет тридцати задумчиво курит возле жаровни с курицами. Отец семейства, — лысина, два пакета с продуктами в руках, коляска и ребёнок постарше держится за край футболки, — останавливается перед жаровней с жирными курицами и задумчивым бородачом.

“Здравствуйте, месье. Я хотел бы заказать у Вас курицу к ужину.” Бородач молча взирает на потенциального клиента и продолжает курить. Куры равнодушно вертятся в жаровне. Им уже всё равно.

“Как это происходит,” не унимается мужчина с пакетами, коляской и ребёнком постарше, “я Вам плачу сейчас или вечером?”

В ответ бородач делает это чисто французское движение плечами — мол, какие деньги, Вы же видите, я курю! — и наконец-то отвечает: “Приходите вечером, куры будут!”

Между прилавками и посетителями прогуливается пожилая женщина. Она стройна, ярко накрашена и улыбчива. На руках у неё маленький козленок. Женщина продаёт медовые конфеты на маленьком беарнском рынке по цене, на которую даже у Гранд Эписери в Париже наглости бы не хватило. Деньги от выручки с продажи медовых конфет, объясняет нам хозяйка козленочка, пойдут на поддержку её семейного цирка, в котором вот уже скоро пятьдесят лет работают все члены её семьи, потомственные цирковые артисты. А козленок для привлечения внимания.

Муж, зная, что такое для меня цирк — юность, гордость, любовь, заснеженный Киев, словом, самые прекрасные вещи на свете, — протягивает ей купюру: “Конфет не надо, просто возьмите.”

Артистка цирка благодарит нас и замечает, что у нас очень милые дети. Она протягивает им открытый кулёк с конфетами и предлагает взять себе по конфетке, тоже просто так. Розочка отказывается, потому что ей нравится мотать головой. Беляночка отказывается, потому что она любит говорить “нет”, а Джонатан соглашается, потому что он любит говорить “да” и любит сладкое. На глазах у всех он достает конфетку из кулька, разворачивает фантик и кладет конфетку в рот козленку. Выражение лица пожилой артистки не поддаётся описанию — такого цирка она ещё не видела.

-С ним все в порядке? — спрашивает она у нас и выразительно поднимает бровь.

-Я не знаю, — пожимаю я плечами, — к сожалению, я ничего в козлах не понимаю и, кроме того, это же Ваш козленок, Вам лучше знать.

-Я не про козленка, я про Вашего сына! У него с головой всё в порядке? Он что, не понял? Конфета для него, а не для козленка! Козлятам конфет не дают!

-Зря, — флегматично произносит муж, не отрывая взгляда от козленка, который, стоит заметить, лижет конфету с удивительным аппетитом.

— Зачем ты это сделал? — Строго спрашиваю я у сына, когда мы, тысячу раз извинившись, возвращаемся к машине. Тяжко делать выговоры пятнадцатилетним сыновьям: нужно закидывать голову назад, чтоб посмотреть им в лицо и старательно сдвигать брови, чтоб не расхохотаться.

— Он такой миленький, — басит в ответ Джонатан. — А что теперь будет?

— Одним козлом-диабетиком в мире будет больше, —невозмутимо говорит муж.

— Мамочка, я тебя люблю, —вставляет Беляночка. — И я козлятам конфетки не даю!

У Беляночки дивная способность к тонкому психологическому анализу ситуации, думаю я.

Ещё я думаю о том, что у моего сына сердце такое большое, его должно быть видно из космоса, а здравый смысл — нет, пока не видно, наверное.

Все дети благополучно в сидят машине, пристегнуты, напоены и успокоены, и мы снова мчимся по дорогам Беарна, когда я вдруг думаю о том, что, хотя мы не сказали этой женщине с козликом о том, что мы парижане, она, наверное, сама догадалась.
photo credit: TC Morgan <a href=»http://www.flickr.com/photos/63114962@N08/7117987821″>Danger Ranger</a> via <a href=»http://photopin.com»>photopin</a&gt; <a href=»https://creativecommons.org/licenses/by-nc-sa/2.0/»>(license)</a&gt;