За тебя, Хьюстон!

Это истина, всемирно известная в Техасе, что человек, владеющий парой ног, нуждается в паре ковбойских сапог.

Ковбойские сапоги в Техасе носят совсем не так, ко во всем остальном мире. Во всем мире считается, что ковбойские сапоги в Техасе носят лихие молодые люди в ковбойских шляпах, джинсах, клетчатых рубашках поверх смуглого, накачанного торса, с “Мальборо” в одной руке, лассо в другой, верхом на лошади, кругом прерии, вдали стада, пыль и бесконечные горизонты. В Техасе, хоть и нет недостатка в лихих молодых людях в ковбойских шляпах и бесконечных горизонтах, ковбойские сапоги носят не совсем так. Ковбойские сапоги в Техасе можно носить всем и со всем: с бикини, с бальным или свадебным платьем, с деловым костюмом, с чем хотите или без ничего, это тоже вариант. Ковбойские сапоги носят пожилые, но бодрые и улыбчивые старички и старушки, которые долго, со смаком, тянут свой техасский выговор, и едва научившиеся ходить малыши. Если вы хоть раз имели счастье натянуть пару подобных сапог, вы поймёте почему: нет ничего удобнее, чем хорошо сделанная пара ковбойских сапог, а с их скошенным каблуком, слегка приподнятым, зауженным носком и нарядно украшенным голенищем, нет ничего стильнее.

В обувном магазине размером с небольшой французский замок я не могу удержаться и беру в руки одну такую пару: сделанные вручную из бежевой кожи, украшенные кружевами из кремовой, эти сапоги вызовут зависть у всего Родео*, думаю я, совершенно забыв о том, что я теперь живу в городе, который и понятия не имеет, что это такое, Родео.

—О, в этих сапогах на Родео… —многозначительно начинает материализовавшаяся ниоткуда продавщица, словно читая мои мысли.

—На Родео меня здесь не будет, я живу в Париже, — отвечаю я.

—А в Париже это не носят, я могу себе представить,— мгновенно соглашается она — люди в Техасе очень милы.

—Нет, в Париже это не носят. Мне пришлось выбросить прекрасную пару сапог за ненадобностью, когда мы туда переехали. — Говорю я. Это были сапоги из чёрной как ночь кожи, с тисненым голенищем и посеребренными украшениями на узких, задорно загнутых носках.

Из чисто техасской вежливости продавщица подавляет выражение ужаса, промелькнувшее у неё на лице — выбросить пару ковбойских сапог! С таким же цинизмом я могла сказать, что выбросила тело бабушки.

—Да, наверное, в Париже, если Вы выйдете в паре ковбойских сапог, —пытается она найти мне оправдание, —это будет как Хэллоуин!

—Я не хочу Вас пугать, —усмехаюсь я, —но что такое Хэллоуин, они там толком тоже не знают.

Мой муж-парижанин стоит рядом и слушает весь этот разговор с тем выражением философской отрешенности, которая бывает у французов за границей или на рабочем месте.

—Идём, купим вино, дорогая, — говорит он.

Идём. Вход в винный магазин площадью с эспланаду Трокадеро украшает лозунг “За тебя, Хьюстон!”. Я в восторге и рассказываю мужу историю о своём друге, у которого здесь, в Хьюстоне, была квартира, в душевой кабине которой плиткой было выложено “Хьюстон, Техас” то ли от избытка патриотизма — куда бы ещё приткнуть эти два великих слова? -, то ли от избытка предосторожности — на случай, если проснулся с бодуна и не помнишь где ты, можно всегда пойти в душ и удостовериться.

—Ты можешь себе представить, чтобы у нас в ванной было написано “Париж, Франция”? — рассеяно спрашивает муж: в руках у него бутылка белого бордо и всё его внимание на ней.

—Нам это не нужно, это и так написано у тебя на лице! Ой, смотри, конфетки в виде медвежат из шампанского “Дом Периньон”! А вот шоколад с розовым вином!

Я сама искрюсь и пенюсь восторгом как бокал шампанского.

—Хочешь? —спрашивает муж.

—Нет, — поразмыслив, качаю я головой. — Мне достаточно посмотреть.

Мы выходим из магазина. Небо затянуто сырыми и тяжёлыми облаками, ветер налетает прорывами, полный неизбежности и сожаления— грядёт дождь. Не безудержный, конец света дождь, как умеет это делать Хьюстон, а обычный, моросящий парижский дождь —облака серы до грусти, а не до безнадежности. И я вдруг перестаю искриться и восторгаться. Я затихаю, словно сама жду дождя. Стоя спиной к лозунгу  “За тебя, Хьюстон!”, я вдруг все понимаю. Хьюстон, это город, в котором я родила и воспитала своего первенца. Это город, в котором меня предавали и толкали в пропасть. Это город, в котором я из этой пропасти карабкалась обратно наверх. Это город, в котором я любила и меня любили — без удержу, без меры, без границ, до последнего дыхания. Это город, в котором я отреклась от себя и к себе вернулась; не один раз и всякий раз мне нужно было себя простить за измену самой себе, пока однажды я просто не поняла, что больше никуда от себя не уйду и больше никогда себя не предам. Это всё было здесь, в Хьюстоне, городе, в котором стоит невыносимая жара, бушуют ураганы, качаются высокие пальмы и могучие дубы взрывают своими корнями бессильные тротуары. Этот город, как ковбойские сапоги — лучше не бывает, но надеть больше некуда. Ветер приносит порывами предвосхищение дождя под серыми, как Сена облаками и где-то за бесконечным горизонтом скачут в невидимой пыли невидимые ковбои.

*Родео — традиционные состязания ковбоев.

Featured Photo by Mahir Uysal on Unsplash