Все мы ищем единства с Богом. Или друг с другом.
Зимой парижское небо целый день сидит в старом кресле, закутавшись в халат, некогда жизнерадостно голубой, а ныне застиранный до такой степени, что от весенней голубизны не осталось и следа, лишь белесая, как старые надежды, байка. Целый день сидит так небо и курит лёгкие, прозрачные облака, в которых, как в жизненном смысле, ничего нет. Курит и смотрит в окно, на крыши домов, на фигурки пешеходов, на мелькающие машинки и мотоциклы.
День уходит и ночь, вздохнув, встаёт с кресла, чтобы его проводить, но передумав, подходит к шкафу, открывает дверцы и начинает перебирать: розоватый с заревом, сиреневый с маревом, синий с дымкой, фиолетовый с накидкой… она всегда выбирает чёрный.
Все мы ищем единства, с собой или с Богом.
Надев платье из чёрного шёлка, парижская ночь вставляет тонкие ступни в узкие туфли на головокружительных шпильках, тонких, как улыбка тех, кто из человеколюбия прячет свое разочарование, подходит к туалетному столику, надевает фонари и гирлянды вечерних сережек, каплю духов — дым, пудра, перец, тюльпаны, — она готова идти. И ночь идёт, шелестя шелком и сверкая огнями в ушах и на ключицах, подходит к креслу, скидывает туфли и падает в него: она никуда не идёт, парижская ночь. У неё тоже комендантский.
Все мы ищем единства.
На 68-й странице книги по истории европейских евреев я уже приблизительно могу сказать из каких источников автор черпал свою информацию и уж совсем точно знаю из каких он её не черпал. Это уж чересчур, даже я это признаю. Хватит о евреях, надо срочно начинать читать о чём-то другом. О любви. Да, обязательно о любви и чтоб не думать. Чтоб была какая-то благородная красавица, с которой какой-то пират будет срывать корсаж с подробным описанием кружев на корсаже и мышечной массы пирата. Или чтобы четыре страницы героиня пила чай, глядя в окно, за которым абсолютно ничего не происходит, но чтоб всё это было написано так тонко и глубоко, что не оторваться. С подробным описанием инея на окне. Я одеваюсь и иду в книжный. По узкому как мост, тротуару, как все парижане. Закутавшись в шарф, как все парижане.Торопливым, стремительным шагом, как все парижане.
Под безжизненно бледной байкой неба я шагаю в книжный и сердце моё бьется ровно, как будто я сплю. Я знаю кто я и чего я хочу: я хочу книгу, в которой смогу найти единство, в которой смогу найти слияние. Я хочу книгу, которая подарит мне чувство любви, благодарности и радости оттого, что я живу. Я хочу книгу, которая даст мне надежду.
В книжном я стою над прилавком в позе замечтавшегося пингвина. “История любви такой сильной, что она перевернула жизни…” “Прекрасная история любви, повлекшая за собой…” “Любовь и смерть, верность и предательство…” Я вздыхаю и отхожу от прилавка. Вся эта любовь, о которой пишут в книгах, проходит. А вот трудности быта еврейских мореплавателей в эпоху Викингов, это вечное.
Я выхожу из книжного. Напротив сверкает огнями только что открывшаяся булочная. Булочная эта открылась после пожара, который случился где-то после первого карантина. Это была любимая булочная жителей нашего квартала и все ужасно переживали, когда это случилось. Я нет. Я совершенно случайно открыла для себя что туалет в этой булочной по логистике и уровню гигиены не многим отличался от туалета моей школы, поэтому я там хлеб никогда не покупала. Теперь эта булочная с недо-туалетом сгорела, потом как Феникс восстала из пепла и, судя по блеску огней и чистоте витрины, можно надеяться, что туалет там теперь тоже адекватный.
Вот, вот моё чувство надежды. Я иду обратно к своим мореплавающим и немножечко пиратствующим евреям.
Все мы ищем единства. С собой, богом, с другими. Мы ищем отклика, мы ищем понимания. Мы ищем ту божественную искру, которая живет в каждом, ищем, чтобы она увидела ту, которая в нас. Мы ищем чтобы открыться, мы ищем чтобы открыть. В мире, в котором нельзя показывать глубину и искренность своих чувств, чтобы не показаться смешными, мы ищем те гавани, где это безопасно сделать. Мы ищем тех, в ком мы сможем зарыть наши сокровища, наши самые смешные, самые чистые чувства. Все мы немножечко пираты.
Все мы ищем единства. Муж ищет нож для устриц. Он стоит над кухонным ящиком в той же позе, в которой я стою в книжном, в позе пингвина, только что прочитавшего Канта:
— Дорогая, где у нас нож для устриц? Какой кошмар, у нас пропал устричный нож! Его, наверное, взяли дети, срочно в детскую, его нужно сейчас же найти! Или мы его случайно выкинули, такой хороший нож!
Кухонные ящики у нас прямая противоположность моей головы: там идеально убрано и человек с минимальным запасом времени и логики легко может найти там и устричный нож, и пробку для игристых вин. Я подхожу и становлюсь рядом с мужем. Нож прямо перед нами, лежит и молчит как устрица. Несколько секунд мы стоим так втроём, я, муж и этот нож, который прямо перед нами, и я его вижу, а муж нет. Поэтому мы всматриваемся в кухонный ящик с совершенно разными чувствами. Мы с ножом смотрим друг на друга. Нож, кажется, мне подмигивает. Я мысленно подмигиваю ему. Я хочу единства. Я беру его в руки. У него короткое и острое как слово “нет” лезвие, маленькая, гладкая и округлая рукоятка. Как слово “да”.
“Да.”
“Да.”
“Да.”
Слово “да” нужно говорить тихо, такое оно сильное.
Я протягиваю его мужу рукояткой вперёд.
Была в эпоху поздней античности такая святая, отшельница и одна из первых феминисток христианства. Она утверждала, что женщины способны воспринимать божью благодать гораздо лучше, чем мужчины. Её описания этого процесса могли бы дать фору любому автору корсажоразрывающих опусов, там и “бездонные влажные фонтаны”, и вспышки неземного света перед глазами, и пронизывающие всё тело молнии.. Если бы моя голова хоть чем-то напоминала мой кухонный ящик, я могла бы вспомнить её имя. Тем более, что на “бездонных фонтанах” я клятвенно пообещала себе это имя запомнить.
Все мы ищем единства. С Богом, с собой, друг с другом. А живем по правилам. Приходит молодая ночь и старая говорит ей: “Сними эти звёзды. В городе их никто не носит. Вот поедешь в деревню, там рассыпай сколько душе угодно.”
И бессонной ночью я смотрю на беззвездное небо. Все мы ищем единства. Все мы ищем отклик. Все мы ищем звезды, которые здесь носить нельзя; маленький устричный нож, один конец которого «нет», другой конец другого «да». Живем ради того момента, когда взглядом зажжем в другом человеке свет и это свет озарит нас, все наши комнаты, закоулки, чуланы и каморки. Каждый из нас — дом, ждущий, что в нём включат свет, книга, ждущая, что её откроют -о, это несравненное чувство, когда кто-то, замерев, перелистывает твои страницы! или когда страницы перелистываешь ты, — каждый из нас маленький нож для устриц, один край “да”, другой край “нет”, ждущий, что его найдут.
Мы то, что мы ищем.
Проза Парижской Жизни 
Добавить комментарий