хоменташен

  На кухне стоит старый холодильник Днепр, дверца которого открывается ручкой-рычагом, нужно хорошо нажать, чтобы приоткрыть недра этого гордого холодильника. Возле Днепра- малюсенькая печка на две конфорки и духовка. Дальше- раковина и стена, на которой висят ложки, шумовки, поварёшки. Над ними- окно из ванной. Ещё на кухне есть окно, из которого я однажды чуть не вывалилась -девятый этаж!- и радио. Есть белый стол и три белых стула. Их красил дедушка на этой же кухне. Стульев три, но сидеть можно только на двух- третий прижат к стене столом из-за нехватки места. Когда мы все вместе  садимся за стол, бабуля, дедушка и я с сестрой, стол отодвигают и этот недоступный стул становится местом алчного вожделения со стороны меня и сестры- мы спорим, кто будет сидеть зажатой между стенкой и столом под кухонными шкафчиками. Как король на троне.

  Когда мы все садимся за стол, дедушка торжественным, медленным шагом, как караул у гроба вождя, несёт по крошечному коридору стул из комнаты. В этой квартире только одна комната- спальня, гостиная, столовая, и стул в той комнате тоже задвинут под обеденный стол. Дедушка его выдвигает, снимает с него свои носки, которые всегда на нем развешивает, когда приходит домой и гордо, как реликвию, несёт этот стул на кухню. Он на нем же и будет сидеть. Мы с сестрой обычно сидим под шкафчиками и между радио и окном- мы близнецы, поэтому не важно кто где для полноты картины, мы выглядим абсолютно одинаково.  Бабуля всегда сидит между столом и печкой.

Но сейчас на кухне только она и мы с сестрой. Она плачет. Лепит хоменташен и плачет. Она привыкла сдерживать горе и те всхлипы, которые вырываются, делают это с надрывом. Её темно-зеленые глаза под увядшими веками наполняются слезами, эти слёзы кажутся розовыми- она их удерживала весь год.

Нам с сестрой так ее жалко, мы ничего не говорим. Говорит она, сквозь слезы и всхлипывания:

-У меня была мама. Как у вас есть ваша мамочка, чтоб она была здорова. Моя мама, бабушка Злата, умерла на Пурим.

Я не знаю, что сказать. Из прикрытого пальцами рта вырывается вопрос:

-А как она умерла?

 Все нутро у меня сжимается от дурацкости моего вопроса, от его жестокости. Но это же нутро понимает его необходимость- мне нужно знать.

-Все собрались праздновать Пурим. Все сёстры. Мама собралась уходить, одела пальто и упала. Мама умерла у меня на руках.

Бабуля плачет. Я не знаю что сказать, поэтому задаю ещё один дурацкий и необходимый вопрос:

-А можно мне начинку?

На столе стоит кастрюлька с маковой начинкой, которую бабуля сварила с утра: мак, молоко, мёд, изюм, корица.

-Можно, мутенька, только на хоменташен оставь.

Нам с сестрой лет по шесть.

Масло, мука, соль, апельсиновый сок. Я раскатываю тесто, вырезаю из него кружочки. Сын подбегает и забирается на кухонный стул. У нас четыре кухонных стула, они всегда пустые, на них никто никогда не сидит. Круглыми и сладкими, как две шоколадные конфетки, глазами, он следит за моими руками. Его ручки, пышные как булочки, как всегда, прижимают к груди кучу машинок.

-Смотри, солнышко, это хоменташен. Наступает праздник Пурим и на Пурим мы всегда делаем…

-А что это?- Он тычет руками и машинками в кастрюльку на столе.

-Это начинка. Из мака.- Господи, чего мне стоило этот мак раздобыть!- Знаешь, есть такие красные цветочки…

-Это для печенья?

-Да. Ты будешь это печенье есть?- дурацкий вопрос, на который я знаю ответ.

-Нет, — говорит он и убегает.

Я леплю хоменташен и сама себе приговариваю под нос: «У меня была бабуля. У неё была мама, бабушка Злата. Бабушка Злата умерла на Пурим.» Я защипываю края хоменташен, у меня щипает в носу. Эти хоменташен никто не будет есть. Мне тридцать два года.

Масло, мука, сметана, соль. Я леплю хоменташен. В окно кухни смотрит зимнее солнце, на кухне никого нет. Мы все в столовой, где на огромном столе я разложила тесто, противни, начинку. Дочь забралась с ногами на стульчик и, подперев голову руками, наблюдает за мной.

-Это хоменташен. Скоро Пурим и на Пурим мы всегда…

С топотом, как стало слонов, по лестнице сбегает сын.

-Это на Пурим?

-Да, ты будешь есть?

-А с чем они?

-Я сделаю несколько с клубничным вареньем для тебя.

-Да, мамочка!

-Знаешь, солнышко, у меня была бабуля. Её звали Нехама…

-Та, которая была замужем за Пушкиным?

-Котик, я тебе триста раз говорила, что Пушкин- не наш родственник, он просто великий русский поэт! Нехама была замужем за Шуником!

Дочь наблюдает за нами, прикрыв прозрачными пальчиками открытый от удивления розовый рот. Ей два года.

Мука, масло, сметана, соль. Я делаю хоменташен. Тесто- как пластилин и, когда звонит телефон, я второпях мою руки.

-Привет, мамочка, как дела?

-Делаю хоменташен, сыночка.

-Класс!

-Для тебя сделаю несколько с Нутеллой.

-Спасибо, мамочка!

-Как дела в школе?

-Ну, вчера я делал презентацию про Пушкина.

-И как прошло?

-Ну, хорошо…

Когда я вешаю трубку ты замечаю, что старшая дочь взяла кружочек теста и размахивает им перед лицом младшей. Та, в полном восторге, дрыгает ручками и ножками и широко улыбается беззубым ртом. Я беру кружочек теста у неё из рук и аккуратно, двумя ложечками, выкладываю на него начинку.

-Ты знаешь, доченька, у меня когда-то была бабуля, её звали Нехама.

-Кудая Нехама?

После долгих безуспешных попыток я оставила всякую надежду научить её выговаривать слово «другой» правильно. Со временем, слово «кудой» мне стало даже больше нравиться.

-Да, другая. У неё была мама, её звали Злата.

-Моя Злата?

-Нет, другая.

Мука, масло, соль, сметана. Мне сорок два. Я делаю хоменташен.