Что такое счастье и с чем его едят. Том Первый.

      В детстве мы с сестрой часто и подолгу болели. Неделями мы лежали в кроватях, пока мама с озабоченной складкой на высоком лбу делала нам компрессы на уши, ставила горчичники и банки; она поила нас таблетками и порошками, а мы держали «головку вот так», терпели «всего полчаса» или «это на всю ночь», глотали, пили, терпели и читали- день и ночь, не книгу за книгой,  а полку за полкой огромного, больше самого земного шара книжного шкафа. Читали, предварительно обмазав растопленным пластилином лампочки над кроватями, чтобы мама не заметила горящий всю ночь в нашей комнате свет. Я до сих пор помню её возмущение, когда она обнаружила эту крамольную связь пластилина и стекла.

      В любом случае, из-за нашей тщедушной физической конституции- а не из-за пластилина, как можно было бы подумать,-нам с сестрой никогда нельзя было есть мороженое. По мнению мамы и бабули, мы перманентно находились в одной из трёх стадий: больные, только переболели или сейчас заболеют. Таким холодное нельзя.

      Иногда бабуля, сжалившись над нами в жаркий июльский день, покупала мороженое в гастрономе на углу. Гулко хлопала крышка прилавка-холодильника, неприступного вида женщина в кружевной наколке на белокуром перманенте протягивала ей два заветных пакета в бумажной обертке, хрупкой, как наше с сестрой самочувствие, и мы все вместе торопились домой, держась за бабулины пальцы в тяжелых кольцах. Через трамвайные пути, мимо будки сапожника, мимо скамейки с вечно бдительными бабушками у подъезда, на девятый этаж, «быстренько, пока мороженое не растаяло».

      Прибежав таким образом домой, бабуля тут же,  с полным присутствием духа и отсутствием логики клала это самое мороженое, чей сладкий холод мы только что так ревностно хранили, в две фарфоровые чашки, которые выставлялись на подоконник на солнце. Нас посылали мыть руки и затем усаживали на кухне читать. Пираты, рыцари, мушкетёры, жизнь Рембрандта и журнал «Здоровье». Читать и ждать, когда наше мороженое растает. Потому что только тогда, когда оно превратится в сладкий молочный суп, только тогда нам можно будет чайной ложечкой и «маленькими глоточками» его есть. И под строгим бабулиным присмотром.

      Это было издевательством, с нашей точки зрения, форменным издевательством. Это было унижением. Нам страшно хотелось это самое мороженое таким, каким его создала молочная фабрика- твёрдым и холодным, с тысячью микроскопических снежинок, искрящихся на его заиндевелом боку, без забот и условностей; нам хотелось это мороженое таким, каким оно было для всех детей вокруг, радостным и беспечным, и чтобы кусать и ни о чем не думать, чтобы с полным этого мороженого ртом смеяться в лицо любой опасности, будь то простуда или грипп, как наши любимые мушкетёры смеялись в лицо опасностям с бутылкой Анжуйского в одной руке и шпагой в другой. А вместо этого с тысячью предосторожностей и с большой опаской, поминутно массируя свои горлышки, мы глотали эту сладкую жижу цвета экрю и комнатной температуры.

      Сейчас бы я это мороженое не ела. Сейчас бы я сказала: «Я буду есть его так, как я хочу, или я его не буду есть вообще.» Повернулась бы и ушла, и пусть это мороженое  смотрит мне в след со смесью удивления и легкой, неведаной до этого тоски. Но тогда мы с сестрой были мудры мудростью вечно больных детей и мы знали: жизнь- это компромисс, иногда до неузнаваемости, но компромисс. Болезни учат смирению, смирение до определенной степени — учит противостоянию. А противостояние ничему не учит, кроме того, что ты можешь противостоять, что, в принципе, один из самых важных уроков в жизни. Но тогда мы не противостояли, мы просто глотали маленькими ложечками, массируя худые шеи. Мы были хорошими девочками, тогда ещё не понимая всю неизбывную тщетность бытия хорошей девочкой или хорошим мальчиком, -всё равно,- бытие это сходно с отчаянием тем, что оба требуют большого объема времени и усилий, чтобы к ним прийти и только затем, чтобы понять, что и в них ничего нет.

      Но мы этого всего тогда не знали, мы не знали ничего, даже как счастливы мы были тогда, когда, сидя на самой любимой кухне в мире, глотали тёплое мороженое и читали, как две маленькие голодные акулы, всё подряд.