Jetlag

Прилетев из Штатов, я первым делом выпиваю маленькую чашечку кофе, по-нашему, по-парижски: у барной стойки, задумчиво глядя сквозь окна кафе как спешат по тротуару парижане. Кофе нужно пить быстро, но сделать это так, как будто ты его пьешь медленно, даже больше: как будто времени вообще не существует, как будто ты не в Париже, а на необитаемом острове, где нет ни времени, ни спешки, ни срочных дел. Ничего нет.

Потом в Париже наступает ночь и я не могу спать, потому что в Техасе в это время вечер или еще не.

Я откидываю одеяло и бреду на кухню. Достаю заветную баночку, которую привезла из Америки, когда оттуда эмигрировала: кофе с ароматом тыквы и специй. Французы не поймут: кофе и тыква? Quelle horreur!  А американцы сразу включатся: это, наверное, осенний выпуск, да? Да, осенний. Какой торжествующей и разрушительной одновременно была та осень. Я достаю стеклянную колбу и пистон из нержавейки и завариваю этот жуткий с точки зрения французов кофе способом, который американцы называют «французский пресс».

Мои страны, мои родные, мой кофе.

Америка и Франция смотрят друг на друга с предубеждением, насмешкой, восхищением и презрением, не прекращая мечтать друг о друге. Как любовники, у которых не сложилось. В отношении этих двух стран друг к другу гораздо больше égalité, чем в положении людей внутри их. Ну, и fraternité при случае или по нужде. А о liberté и говорить не стоит – её никто не хочет. Настоящая свобода, полная свобода страшна, скучна и одинока. Люди стремятся к комфорту и почему-то называют это свободой. Хотя, что уж тут странного: они стремятся к любви, пониманию и признанию, а называют это всё совсем другими, странными именами,- карьера, успех, слава,- которые, как правило, мало общего имеют с  этими тремя. Любовь, понимание и признание очень стеснительны и неуверенны в себе, они не любят толпу.

Медленно, со скрипом приоткрывается кухонная дверь, и на пороге полный укора, как воспитательница в детском саду, появляется муж. Он неодобрительно косится на мою большую кружку, в которой дымится черный как ночь, неприлично ароматный кофе, колебается, затем отламывает кусок багета, прислоняется к стене и начинает задумчиво жевать. Так и сидим, стоим. Мы понимаем друг друга без слов.

Ах, как в Одессе подавали кофе! В Пассаже подавали «Бристоль» в крохотных чашечках, с заиндевевшими стопочками ледяной воды и шоколадками. На Екатерининской – с деревянным резным ящичком, в котором блистали похожие на самоцветы крупные кристаллы сахара – розовые, золотистые и цвета белых ночей. На Преображенской юный бармен, краснея и запинаясь, объяснял мне, что их кофе, который их «хозяин» привозит из своих бог весть куда поездок, познало все перепетии пищеварительного тракта обезьян джунглей Амазонки, поэтому у окончательного продукта такой вкус. Мягкий. А кофе на Греческой, которое выносили вместе с ларчиком, в котором, краснея и стесняясь, лежал счет…

Американцы сейчас похожи на молодую женщину, которая страшно, до дурноты боялась рожать и вот теперь благополучно родила. Как же их, как говорят в Одессе, колбасило, когда они выбирали себе своего Трампа. Сколько криков, сколько ужаса,- вспомнить страшно. Зато сейчас, когда это всё уже позади, они ведут себя так, как будто ничего особенного вовсе и не произошло. Business as usual, как они сами говорят. И, гордые своим новообретенным опытом, они с живым любопытством интересуются у французов как обстоят их президентские выборы.

Даже моя бабушка, американка со стажем, но человек совершенно далекий от политики, как и от всего того, что её непосредственно не касается, тоже очень интересуется. Позвонив, она, как обычно, начинает с предварительной артподготовки: « Ты получила моё письмо? Тебе понравилось? А какая часть у тебя самая любимая? Как тебе мой слог? А концовка?» После чего переходит к делу:

«Ну, как там ваши кандидаты?»

Что-то в её тоне мне смутно и страшно знакомо, но я не могу вспомнить что.

«Та какие, бабушка, кандидаты! Не из кого выбирать.»

«А может, ещё кто-нибудь хороший появиться?»

«Да вряд ли уже! Маэмо те, що маэмо.»

«Столько кандидатов и ни один не подходит?»

«Нет, бабушка,» вздыхаю я.

Она тоже вздыхает разочарованно и я вдруг вспоминаю и этот тон, и этот разговор – давным-давно, в пору моей юности она вот так же, с пристрастием, выспрашивала меня насчет моих поклонников, которых, кстати,тоже нельзя сказать что было много – ажиотажа в городе не было и люди в очередь не становились, если уж на то пошло.

Я пью свой кофе с тыквой и тихонько разговариваю сама с собой, так как это делают сумасшедшие, самодостаточные или просто немного одинокие люди. С собой я говорю не по-русски, вернее, не совсем. Я говорю так, как говорят в Одессе: смачно и неправильно, и живу я тоже так –не по правилам. Я шокаю и гыкаю, в беспочвенной надежде, – а самая сильная надежда расцветает только там, где для неё нет никаких условий,- что однажды мне опять пахнёт морем, арбузами и нагретой солнцем брусчаткой.

Конечно, с детьми я стараюсь говорить правильно. Поэтому: «Послушай, это делать нельзя ни в коем случае,» хотя тоже самое можно сказать проще и ясней одним «Слышишь?» или «Не, ты глянь!» Главное – с правильной интонацией. Интонация, когда говоришь смачно – всё.

С мужем я говорю по-французски, кроме тех очень редких случаев, когда нужно кратко и по делу,- тогда я перехожу на английский. Если он отвечает кратко и по-немецки, знаю, что переборщила.

Мои страны, мои родные, мои языки, мой кофе.

Я стараюсь говорить правильно на всех своих языках с теми, кто вокруг меня. Но с собой я говорю неправильно, потому что так я себя лучше понимаю.

Я знаю, что правильно говорить «я скучаю по тебе», а не «за тобой», но мой папа говорит «за». Потому что так говорил его папа, чья речь состояла из идиша, польского, украинского, русского и всего, что между ними. И вслух я говорю «по», а в уме держу «за», потому что я ни по кому так не скучаю, как за папой.

И я знаю, что правильно говорить «идиот», а не «идиёт», как говорит моя бабушка, но согласитесь:  «идиёт» гораздо сильнее «идиота». «Идиот» — это мнение, «идиёт» — это уже приговор. А папин «кусок натурального идиота» -это просто шедевр, который, кстати, звучит особенно мощно в следующем контексте: «Ты видела когда-нибудь кусок натурального мяса? Так вот, это тоже самое, только это идиот, а не мясо! Просто кусок натурального идиота!»

Ну, вот, теперь я смеюсь – и уже точно спать не буду. Да и не надо. Уже светает.

photo credit: Sarah Ross photography Sunset below a 747 via photopin (license)