Та, которая много любила.

Где сердце Парижа? Все знают, где его брюхо — брюхо Парижа, если верить Золя, было в Ле Аль, на старинном рынке которого больше нет. А сердце, где сердце Парижа?

-Эти выходные Джеральдина проведёт с вами.

Мои мысли прерывает голос Мадам Шарон, голос полный сладостных обещаний.

Восемь утра. Мадам Шарон — воспитательница средней группы детского садика. А я только что марш-броском привела в школу двух детей, коляску и самокат, — через всех собак, все лужи и листики на нашем пути, — затем лёгким движением руки я занесла это всё — детей, коляску и самокат, — на второй этаж и сейчас одной рукой одеваю старшую в её халатик, — в частных школах детки ходят в халатиках, похожих на те, в которых ходят врачи, что логично: те, кто лечат — в халатах, те, кого надо лечить, — кто на что горазд. Другой покачиваю коляску. В кармане звенит телефон. Ничего сладостного, кроме чашечки кофе и поспать, и в голову не приходит.

-Это замечательно, — осторожно говорю я. — А кто такая эта Джеральдина?

Вместо ответа Мадам Шарон пожимает плечами со всем великолепием этого парижского жеста и указывает пальцем в угол. Там, в углу, где сошлись в вектор две стены бледно голубого цвета, в низком, почти на полу, вишнёво-красном гамаке лежит кукла в позе мечтательного поэта.

При виде ее я невольно вспоминаю Конан Дойла: “Она была величиной с телёнка.” Это он о собаке Баскервилей, но к Джеральдине это тоже подходит. И Джерома Клапку Джерома: “… Улыбка, выражающая гостеприимство, граничащее со слабоумием “. Это он о фарфоровой собачке на каминной полке, но опять-таки, как с Джеральдины списано.

Кроме размера, улыбки и меланхолической позы, у Джеральдины есть чёрные лаковые туфли, облезшие, напоминающие копыта. В целом, у неё вид женщины, которая много любила и которую много любили: руки и ноги пришиты к помятому телу жёлтыми нитками и даже на спине, там, где должны были быть лопатки, виднеется грубый шов.

Всё ясно: Джеральдина — маскот. Маскот, это любимая игрушка французской детсадовской группы, её символ, предмет забот и вожделения. По выходным такой маскот отправляется в гости к избранному ребенку-счастливчику, а его родители должны тщательно продокументировать — с прилагаемыми фото с комментариями — как хорошо провел этот маскот время в их семье. Для этого маскот приходит в гости с особой тетрадкой, для отчётности.

Кстати, насчёт ребенка: как только старшая поняла, что в эти выходные Джеральдина пойдёт к ней, её бледное лицо цвета белой гвоздики покрылось румянцем. От радости она начала бегать кругами по классу, чуть не задушила поцелуями младшую сестру и укусила меня за руку от избытка чувств. Кофе потерял свою актуальность.

Я как-то видела это у друзей: в одни выходные они старательно фотографировали очаровательного совенка — маскота группы их дочери. Это был довольно большой совенок, но не настолько большой, чтобы его невозможно было засунуть в сумку. Мне же, с моим еврейским счастьем, попался маскот размером с собаку Баскервилей и мобильностью надравшегося вусмерть басиста.

Всю неделю старшая мечтает о Джеральдине. По утрам, в классе, завидев её, она бегает кругами, душит поцелуями сестру и кусает мне руки.

В пятницу, после уроков, мы забираем Джеральдину с собой. Лёгким движением руки я заношу наверх коляску с ребёнком и самокат, спускаюсь вниз с коляской, самокатом, двумя детьми, Джеральдиной, её чемоданчиком, её альбомом и пожеланием воспитательницы “убедиться, что Джеральдина хорошо проводит время”.

За ужином у нас с мужем возникает талмудическая дискуссия на тему того, что именно для Джеральдины составляет “хорошо провести время”, что это значит для неё, для воспитательницы, директора школы, министра образования и так вплоть до петуха на воротах Елисейского дворца, — французы любят поговорить. У меня, после стольких паспортов и переездов, из всех национальных признаков остались только еврейский акцент в любом языке, любовь к чашечке кофе, плавно переливающейся в бокал вина, и море сарказма. Поэтому для меня задача ясна: Джеральдину надо сфотографировать, в школе объяснить, что она хорошо провела время и надеяться, что её гостеприимно — слабоумная улыбка сделает все остальное.

Надо сказать, что я человек серьёзный. Я не люблю валять дурака. Своего дурака я люблю вывалять до неузнаваемости. Поэтому я говорю старшей, что мы сейчас будем играть в fashion shooting: Джеральдина будет моделью, я буду фотографом, она будет визажистом-стилистом.

-А что мы будем делать?

-Ну, Джеральдина будет моделью и мы её будем клеить, тьфу ты, фотографировать!

Младшая, которая путается под ногами и тянет все в рот, будет заказчиком.

Для начала Джеральдину надо красиво одеть. Нивроку, как говорят в Одессе, Джеральдиночка откормилась по гостям и носит одежду размером на два года. Как мы укладывали её в позе обнажённой махи на диване, я описать не смогу, скажу только, что заказчик все тянул в рот, визажист кусал фотографу руки и душил заказчика от восторга, а Джеральдина гостеприимно улыбалась и отказывалась скрестить ноги в облезлых туфлях.

Потом мы фотографировали её мечтательно смотрящую в окно, кокетливо сидящую за накрытым столом, погруженную в чтение, вольно несущуюся навстречу приключениям на лошадке-качалке. В обнимку с чемоданом у двери и в толпе мягких игрушек на кровати. Мы фотографировали, пока заказчик не попросился спать. Все устали, но хорошо провели время. Я была практически уверена, что Джеральдина тоже. Мне даже показалось, что в её улыбке что-то изменилось.

В понедельник утром я веду всех в школу: ребёнка в коляске, ребёнка на самокате и Джеральдину с её чемоданчиком и альбомом. Та, что на самокате, с личиком цвета белой гвоздики, пишет круги, поёт, задаёт тысячу вопросов, смеётся и иногда душит поцелуями сестру. Сестра, с лицом цвета как будто мы не осенью в Париже, а летом в Аркадии, улыбается, сучит ножками и издаёт восторженные звуки. Джеральдина периодически пытается выскользнуть у меня из рук и лечь на тротуар. Мне кажется, у неё депрессия. Мне кажется, ей не хочется от нас уходить.

Осень. Тротуар покрыт опавшими листьями. Нас обгоняют и нам идут навстречу: другие родители с детьми, колясками и самокатами, спешащие на работу мужчины и женщины, не видящие нас, видящие только задачи, которые надо решить, встречи, на которые надо успеть; вышедшие за покупками типичные дамы XVI-го района: тщательно и дорого одетые, с маникюром, сумкой на колёсиках за спиной и маленькой “Келли” на запястье; лицеисты и лицеистки в узких джинсах и огромных шарфах, парни лохматые, девушки длинноволосые. Группа таких девушек почти обгоняет нас, как вдруг они останавливаются, как вкопанные и поворачиваются к нам.

-Джеральдина! — слышу я за спиной. Мы тоже разворачиваемся лицом к возгласу, коляска, самокат, дети, кукла, чемодан, альбом и я.

-Это Джеральдина ? — спрашивает одна из девушек, высокая светловолосая красавица,хотя ее вопрос звучит больше как утверждение.

-Да, это же Джеральдина! — вторит её подруга, брюнетка с оливковой кожей. — Она ещё жива?!

-Откуда вы её знаете? — Я, наконец, обретаю дар речи. Может, Джеральдина — это героиня какого-то мультфильма!

-Вы из класса Мадам Шарон? — спрашивают меня высокие, улыбчивые длинноволосые красавицы. До меня начинает медленно доходить. Я тоже начинаю улыбаться.

-Да,из класса Мадам Шарон. Джеральдина очень потрепана,правда.

-Она была уже потрепана двенадцать лет назад, — смеются девушки и поворачиваются уходить.

Мы тоже поворачиваемся, две группы людей, воспоминаний и ожиданий, каждая из которых следует своей траектории, — мы в школу, они от неё.

И на мгновение мне кажется, что сердце Парижа — у меня в руках, в прямом и переносном смысле. Там, где я, там двенадцать лет, а может, и больше, как двенадцать веков, не сосчитать, нить судьбы, то тоньше, то толще, тянет нас то вперёд, по вспять. Между этими девочками и моими стоим мы — я и Джеральдина. И мои когда-нибудь пойдут, потряхивая гривами длинных волос, ещё не знающих свою силу, и когда-нибудь тоже зададут вопрос это ли Джеральдина. Они будут идти без меня, а я буду где-то в другом месте, и вроде бы, у меня дела, и вроде бы, интересные, хотя на самом деле, буду думать о них и вспоминать, как когда-то холодным утром, на второй этаж могла поднять самокат, коляску и куклу…

Мои девочки притихли. Джеральдина больше не сползала трагично на тротуар. Мне кажется, она была тронута больше всех.
photo credit: Arwen Abenstern — KWP This story is great! via photopin (license)