Сильнее дождя.

“Когда он умер, я не могла даже плакать, а ведь мы очень любили друг друга.”

Это было в понедельник. Стоял январь, невыносимый парижский январь, небо было в депрессии с октября и плакало часто, тротуары были темны от влаги, ветер пробирал до мозга костей, да, что там! до забытых воспоминаний. На лицах у парижан были написаны фатализм и “пожать плечами”.

Парижская зима, как бессонная ночь: её боятся, от неё бегут, от неё изобретают средства: таблетки, поездки, настойки, распродажи и развлечения; медитации, аффирмации, визуализации, стакан водки. Все от них бегут, от бессоницы, от неудач, от парижских зим, поэтому никто не видит тех прекрасных тайн, которые они хранят в складках своих ужасов.

Бессонные ночи беспросветно черны только в начале, когда ночь сама ещё толком не наступила. Потом, в кромешной тишине и в полной тьме она пойдёт, покатится, потикает в небытие, туда, куда идём все мы, просто она придёт туда быстрее, и вот уже жемчужной дымкой подернулась темнота, перелилась в лиловый с розовыми нежными краями и дрожит серым полусветом, в котором самая простая и голая стена спальни становится возвышенной и прекрасной. Оказывается, она всегда была такой, эта стена, просто ты этого не видел и не ценил, потому что спал. А сейчас ты не спишь, ты несчастен и ты видишь ту красоту, которую не видел раньше, когда был спокоен и спал свои ночи: ты видишь как прекрасны окружающие тебя стены. В этом секрет бессонной ночи: она мимолетна, как наша жизнь и бесконечна, как её смысл. И неожиданно прекрасна.

Парижский январь, холодный, серый, плаксивый, тоже хранит в себе секрет, самый важный, самый тайный секрет этого города: ответ на извечный вопрос “почему именно он”. Почему именно он, этот не такой большой и не такой чистый, этот не самый приветливый город в мире, почему именно он тянет магнитом весь мир, почему именно он — символ того, без чего мы жить не можем, к чему стремимся и что зачастую предаем, — любви и мечты?

Почему именно Париж? Потому что, как говорили герои “Касабланки”: “У нас всегда будет Париж.” А у Парижа всегда будет январь и этому январю, противному и невыносимому что-то нужно противопоставить, и все эти дворцы и кафе, парки, эспланады и мосты, изысканность и простота, виды на Сену и на башню, запах багета из-за распахнувшихся дверей булочной, колодцы Пасси, тенистые дорожки и статуи Люксембургского сада, великолепие Лувра, шармащик с рыжим котом на рю де ла Пэ и бесчисленное, бесчисленное многое другое, все это Париж создал, чтобы все это создало Париж и чтобы вместе они хоть как-то могли противостоять своему январю и в нем выжить.

Итак, стоял этот январь, было холодно, серо и противно и мне говорили о любви.

Это было в понедельник. А в воскресенье шёл дождь, мы сидели взаперти и играли в чаепитие в Букингемском дворце. Просто так с английской королевой, конечно, чай не попьешь, нужно прийти в шляпках, поэтому я порылась в шкафу и нашла две детские панамки и свою давно забытую шляпу, старую, черную, с широкими мягкими полями. Классная шляпа, думала я, попивая чай в Букингемском саду, надо будет завтра надеть.

Назавтра я надела шляпу. Её поля падали на лицо почти фалдами, как широкая юбка, скрывая половину лица, а значит, и усталость, и бледность, и сомнения, и ожидания, и тревогу, и любопытство и тёмные круги под глазами. Вид у меня в ней был непривычный: загадочный и гламурный. Я так и вышла на улицу.

На улице, ясное дело, было холодно. Моросил мелкий дождь. Январь был мерзок, Париж прекрасен, я была неузнаваема. Иногда порывами налетал ветер, не сильно и без постоянства, как мужчина, который добивается вас без особой на то нужды. Тогда я освобождала руку из Беляночкиной лапки и придерживала свою широкополую загадочность рукой. Рука эта была замерзшая и бледная и обручальное кольцо на ней опасно болталось.

Беляночка засыпала меня вопросами и просьбами, тянула за рукав в сторону витрин магазинов, Розочка требовательно мычала, показывая в другую сторону и периодически на нас налетал продирающий до предков январский ветер.

-У Вас очень красивая шляпа, — услышала я старческий трескучий голос.

Я подняла голову и посмотрела из под чёрного края: передо мной стояла женщина, маленькая, худая, согбенная, морщинистая, зубы пожелтевшие, глаза поблекшие, элегантное пальто с брошью из янтаря; брошь эта была старше меня, больше видела в жизни и, наверное, гораздо больше в ней понимала, чем я.

-Благодарю Вас.

-У меня есть подобная, только другого цвета. Глядя на Вас, я думаю, мне стоит снова начать её носить.

-Стоит, — вежливо сказала я и отвернулась от незнакомки. Дети тянули меня прочь, за замёрзшие руки с болтающимся кольцом.

-Я не носила её с тех пор, как умер мой муж.

Я повернулась и посмотрела на незнакомку. Некоторое время мы стояли так молча, я, распятая ветром и собственными детьми, тянувшими меня в разные стороны, и она, одинокая, нахохлившаяся в своём элегантном пальто. За спиной у неё была витрина арт-галлереи, где висело огромное полотно, полное малиновых, лимонных и алых пятен. За спиной у меня вверх по авеню Моцарт мчался поток машин.

-Мой муж умер двадцать лет тому назад. Вы знаете, я не могла плакать, когда он умер. И до сих пор не могу. Друзья окружили меня и детей, дети меня окружили, а я не могла плакать.

-Я не знаю почему, — медленно, наощупь начала я, — но я вдруг вспомнила слова одного раввина о том, что наша скорбь по ушедшим, это скорбь по той любви, которую мы не дали или не получили.

Незнакомка пожала плечами.

-Наверное. Мы очень любили друг друга. Трое детей, долгая жизнь. Конечно, Вы понимаете, не все было гладко. Дети… Это было нелегко.

-Да, понимаю.

-У нас чудесные дети. Но всякое бывало. Вы же знаете, что такое дети. У них у каждого своя жизнь сейчас. А раньше… Но каждый день мой муж делал так, чтобы я чувствовала себя любимой. Я любила его. А когда он умер, не могла плакать. Я долго стыдилась этого. Мне было так стыдно. Я никому не могла этого объяснить. Я не могла себе этого объяснить.

-Вы не плакали, потому что Вы дали ему все, — я чувствую себя как в трансе. — И он Вам.

-Да, — вздыхает старушка и на мгновение мне кажется, что я вижу перед собой молодую и прелестную женщину, полную того света, который даёт только искренняя любовь. Это длится сотую долю секунды, наваждение проходит, и снова она стара, моросит дождь и меня тянут дети в разные стороны.

-Я знаю, что он со мной. Он меня ждёт. Идите, — добавила она, — Вы замёрзли.

Она повернулась и пошла вниз по улице. Я повернулась и пошла вверх, придерживая детей, шляпу и кольцо на пальце. Стоял январь, дул ветер, мне говорили о любви.

photo credit: Geoff Livingston Love Transcends the Rain via photopin (license)