Трепанация сердца

Вечер. За окном темно. У окна-лампа, разливающая желтый свет. В доме тихо. Я сижу на кровати и кормлю младшую дочь. Головка её пахнёт неведомым до неё ароматом- ароматом «все прекрасно в этом мире, все прекрасно и спокойно». Все мы приходим в этот мир с неведомым до нас ароматом. В голове у меня роятся, зудят мысли: так, сейчас уложу и быстро старшую- купать, расчесать, зубы почистить, сказку прочитать, молитву прочесть, свет выключить, на всё про всё полчаса, не больше, потому что уже и так поздно. Потом старшего: фильм посмотреть, уговорить скупаться, потом тоже: зубы, молитву, обнять, поговорить, загнать в кровать. Потом зашить, ответить, написать, выучить, прочитать, прибрать… А все то, что хотела спеть, написать, с мужем обсудить. Маме бы позвонить. И поздно уже как, Господи…

Уложив малышку, вылетаю из комнаты и врезаюсь в сына. Вернее, он врезается в меня. Со стетоскопом и словами: «Дорогой коллега! Вы необходимы на операции по трепанации сердца!» Учитывая весь прошедший день, меня очень тяжело удивить. Даже стетоскопом. Даже трепанацией сердца. Учитывая весь прошедший день, меня даже уговорить на что-либо нельзя: склонив голову, я пру тараном через последние часы этого долгого, да, счастливого, но такого выматывающего дня: скупать, зубы, молитва, уложить, по стенке дойти до кухни… А тут трепанация сердца. Я открываю рот, что категорически нет, ты же видишь, который час, но в этот момент мой внутренний голос решил, что это самый подходящий момент, чтобы бросить шапку оземь: «А-а, черт с ним!»

И на меня находит азарт. Я сейчас покажу вам трепанацию сердца, думаю я. Я вам сейчас его так трепанирую… Когда находит азарт, это хорошо. Вообще, хорошо, когда что-то находит, азарт, покой, уверенность, когда во всем этом огромном и непрестанно вертящемся мире какое-то хорошее и уместное чувство тебя находит. Это нечасто бывает. Меня часто находят неуместные чувства, например, смех. Должно было снизойти спокойствие или что-то ещё полезное, а сносит смехом.

Но сейчас я серьёзна. Я одеваю стетоскоп на шею и эмфатически поднимаю руки перед собой, как это делают хирурги: «Идёмте, коллега!»

Операция по трепанации сердца длится долго, — с визжащим от восторга пациентом и похрюкивающими от смеха хирургами, с моими подсказками сыну: «Ты должен, не глядя, требовать: «Скальпель, зажим, спирт!»» и дочери: «Ты же пациент, перестань рыться в инструментах!» и завершается огромным успехом: пациент вскакивает и ошалело кричит в лицо хирургу: «А теперь я тебя буду лечить!» Такая реакция со стороны пациента, мне кажется, всегда хороший знак. Те, кого мы лечим, пусть они хотят лечить, те, кому поем, пусть они хотят петь, те, кого рожаем, пусть они хотят рожать.

В итоге, все пошли спать. И все относительно чистые, обнятые, наговорившиеся. А я — по стенке на кухню. И столько осталось недошитым, ненаписанным, неспетым, неотвеченным, невыученным. Ну, и черт с ним, как сказал бы один мой знакомый, но он ничего не сказал, он, наверное, смотрел на ночь за окном.

На город снизошел покой. И на меня тоже.

photo credit: maessive Ready for bed via photopin (license)