Хороший Маклер

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Вольф Амадеусович только сел за салатик, как наступил конец света.

Конец света —это такое дело, у всех наступает по-разному. У евреев, например, конец света наступает довольно часто, раз в году, в Йом Кипур: в этот день, который длится двадцать пять часов, а не двадцать четыре, как обычно, евреи не едят и не пьют, а просят прощения и прощают. И они ещё называют этот день праздником! Какой это праздник, это целая  жизнь в миниатюре: так мало времени, чтобы себя простить.

А у каждой семьи, независимо от вероисповедания, конец света наступает еще чаще, чем у евреев: бывает, жена хлеб забыла купить или интернет отключили, или мобильник упал на пол. Да, мало ли.

У Вольфа Амадеусовича конец света, надо признаться, наступал довольно часто, настолько часто, что Буся, его жена, привыкла к ним, этим концам, как студент первого курса мединститута привыкает к покойникам в анатомическом театре: сначала вроде чуть в обморок не падал, а потом спокойно себе тут же режет колбаску, в последний момент вспомнив вымыть формалин из-под ногтей.

Итак, тот особый конец света, о котором пойдет речь, наступил во вторник, 3 сентября 1996 года в час дня, когда Вольф Амадеусович как раз ел салатик. Обычно Вольф Амадеусович обедал на кухне, но сегодня её оккупировали Буся с Дианой Герасимовной, работником литературного музея города Одессы и давней, задушевной подругой Буси. Диана Герасимовна была высока ростом, образована умом и предана душой. Она отменно гадала на картах, курила, язвила и обожала Бусю.

Поэтому Вольф Амадеусович обедал в столовой, чьи окна с одной стороны выходили на Пушкинскую с ее каштанами, брусчаткой и кафе, а с другой на Малую Арнаутскую, с рыбным на углу и со знаменитой стометровкой, где представительницы древней профессии предлагали свои услуги жителям и гостям жемчужины у моря, а иногда, по ошибке, и тем, кто выезжал вечером “покастрюлить”, то есть, заняться извозом. В таких случаях водитель и проститутка желали друг другу удачного заработка, она понимающе хлопала дверью, а он с чувством отпускал сцепление и переключал передачу.

На улицах было шумно, шумно так, как бывает в Одессе: шумели каштаны, люди, машины  и даже невидимое море, воздух шелестел воспоминаниями о цветущих акациях и шептал юношескими мечтами. А в столовой было прохладно и комфортно: тяжелая, сделанная на заказ резная мебель, пышные итальянские диваны, картины в золоченых рамах и ряды семейных фотографий. Из кухни доносилось приглушенное бу-бу-бу женских голосов.

Вольф Амадеусович ел салатик, хотя хотелось, конечно, тюлечки: тюлечки, картошки в мундире и сто грамм. Но нельзя: во-первых, вес, во-вторых, ему еще на Шмидта бежать на показ через час, а дышать перегаром на своих клиентов Вольф Амадеусович не хотел: во-первых, некультурно, во-вторых, не желал вызывать зависть. Хороший маклер никогда не вызывает зависть. Хороший маклер никогда не внушает жалость. Хороший маклер в первую очередь вызывает уважение.

Хороший маклер подцепил на вилку полукружье помидора и скибочку лука и они хрустнули и разлились соком во рту. Нет, всё-таки, тот, кто не ел в конце лета в Одессе салат из базарных помидоров, ничего знать о жизни не может. Помидоры так хороши, что сами от себя постанывают: у них пыльный, томный и сладкий вкус, как у давнего желания; они брызжут соком, как еврейская девушка, посидевшая за слишком многими свадебными столами. Лук, знаменитый крымский лук, который называют красным, а он не красный, он фиолетовый, он лоснится и переливается  синевой и розово-голубоватой белизной, как веки усталого ребенка, но это ничего, мы ведь всё в жизни не так называем: баклажаны у нас синенькие, хотя какие они синенькие?они фиолетовые, но это ничего, просто мы плохо различаем цвета, мы ведь все время щуримся на солнце. А сами мы? Нас называют “малышами”, а в нас два метра росту, “зайчиками”, а мы колемся недельной щетиной, “лапочками”, а мы мегеры международного класса! Всё это от любви, и баклажаны синенькие, и лук красный, тоже, как мы от любви. Он сладкий, этот лук, как любовь сладкий, как материнство, и как эти два чувства, самые сладкие и невыносимые на свете, он сразу дает в нос. Подсолнечное масло пахнет летом как никогда им не будут пахнуть никакие заграничные курорты: летом, солнцем, сорняками и тем, что не знаешь что будет завтра. Таков был Бусин салат: Буся ваяла свои салаты как Микеланджело: так, чтобы каждый изгиб, каждая впадинка прочувствованны были.

Резко зазвонил мобильный. Вольф Амадеусович поспешно проглотил очередную порцию помидоров с луком (ничего, это даже роскошь, взять и просто проглотить, а не смаковать) и взял трубку:

— Да!

В дверях столовой внезапно показалась Буся, вся любовь и укор одновременно, и застыла с разведенными руками — то ли всплеснуть, то ли взлететь готова. Вольф Амадеусович сделал ей знак глазами.

— Слушаю, Лизочка, что там!

Буся, после нескольких секунд напряженного вглядывания в лицо мужа, вернулась на кухню, где Диана Герасимовна уже разложила на столе будущее Буси и её семьи. Буся забежала, упала на стул, положила груди на стол, а подбородок в ладони и выдохнула:

— Ну, шо?

Дочка Ирочка только замуж вышла, муж вроде хороший мальчик, хоть и программист, живут вроде, только успевай по дереву стучать, но сердце материнское тревожится: сколько всего плохого может случиться в хорошем браке.

Наше будущее всегда не там, где мы его ищем: оно там, откуда мы пришли. И будущее Бусиной семьи сейчас было в столовой, где Вольф Амадеусович вполголоса — гости в доме, неудобно, — матерился в трубку.

А материться было отчего: квартира на Шмидта ушла. Ушла и, судя по словам Елизаветы Петровны, бывшей завотделением клинической больницы на Мясоедовской, а ныне настоящей одесской риелтершы на полную ставку и верной и честной напарницы Вольфа Амадеусовича — верной только ему и честной только с ним, — ушла глупо, просто глупо, понимаете? Глупо! И это после того, как вот уже две недели он ничего продать не может!

Вольф Амадеусович матернулся ещё раз, в этот раз громче и по коридору тут же застучали тапочки Буси, чуткой, как суслик, и полной укора, как покойные родственники, снящиеся ночью:

— Воля, я тебя умоляю!

— Что ты меня умоляешь? Что ты меня умоляешь?! Как может человек по-другому на это реагировать?

Вольф Амадеусович был прав: не может человек на это по-другому реагировать. Три месяца он ходил, уговаривал, водил клиентов, просил, умолял, укатывал, понижал там, повышал здесь, клеил, клеил, и вот, нате вам! Ушла квартира, можно сказать, из-под носа ушла! Две тысячи больше дали и все! Две тысячи!

При мысли о жалкой разнице, которая явилась его поражением, Вольф Амадеусович закрыл глаза, видевшие все в Одессе. А при воспоминании о тех унижениях, которые он должен был перетерпеть, уговаривал этих лживых хозяев, которые за его спиной уже с другим договаривались, волк одесской недвижимости матернулся уже от души. В коридоре раздались шаги Буси и её подруги. Уходит. Неудобно как. Ну, и пусть! Надо было документы у них забрать, у гнид таких, чтоб за спиной не шушукались!

Вольф Амадеусович дождался, когда шушуканье в коридоре стихнет, хлопнет входная дверь, и только тогда взвыл несчастным голосом:

— Буся! —И, едва верная и гневная жена появилась на пороге: — Жарь картошку, Буся. И сто грамм!

Буся открыла рот, чтобы что-то сказать, но поняла и пошла на кухню.

Featured image: Photo by Zoltan Tasi on Unsplash