Секреты стирки

Не то, чтобы я только сейчас заметила, просто только сейчас смогла написать: ко мне приехала мама. Всё хорошо: мама смотрит на детей, как будто она нашла святой Грааль,  философский камень и двести тысяч долларов одновременно, а дети смотрят на нее, как будто она железная дорога с единорогами, меняющими цвет вместо вагонов и дворцом с принцессами в бальных платьях вместо вокзала. Всё хорошо.

Муж готовит для неё свои коронные блюда, пересказывает ей шутки своего цирюльника, делится с ней описанием процедур, на которые он ходит к этому цирюльнику — мужнину бороду умасливают, расчесывают  и массируют, как будто он царь ассирийский и борода у него до пояса, хотя на самом деле никакой он не царь, а профессор, и борода у него не борода, а просто очень серьезная недобритость.

Мама замечает ему, что он похудел и похорошел, он смеется, отмахивается и несколько раз в день переодевается в те рубашки, которые она ему подарила. “Ты видишь, в чем я хожу?” Спрашивает он. Он счастлив. Всё хорошо, просто очень хорошо.

По утрам дети запрыгивают на маму, а не на меня. Я могу попросить маму одеть детей, почистить им зубы, причесать их. Я могу почувствать себя сама опять ребенком. Всё хорошо, просто прекрасно. По утрам мы вместе с мамой бежим с детьми в школу, а по дороге из школы идем вальяжно по парижской авеню, обняв друг друга за талии, и выводим “Ничь яка мисячна”. Ну, и пусть люди думают, что мы пьяные. Мы почти: мы счастливы.

И всё бы, вот абсолютно всё бы хорошо, если бы мама не стирала. Стирать мама любит как дети любят единорогов, а делает она это как дикие печенеги и неразумные хазары вместе взятые, поэтому в анналах нашей семейной хроники есть масса историй типа “ нет повести печальнее на свете, чем о до стирки беленьком жакете”. Вот например: были как-то у меня шикарные штаны, оранжевый велюр с накладными атласными карманами в тон. Мама решила их постирать и получились шикарные штаны, оранжевый велюр с атласными карманами в тон и с белыми пятнами не в тон. Мама бодро сказала: “Ничего, я себе из них шорты сделаю,” и сделала, причем с такой быстротой, что я задумалась, а не было ли это всё частью коварного заговора?

И вот постирала мне мама свитер. Узнала я об этом только когда она вытащила черную тряпочку из стиральной машины и удивленно спросила: “А что это?”

“Свитер. От Диора.” Сказала я и правды ради добавила: “Был.” 

“Боже мой, зачем ты положила его в корзину с грязным бельем?”

“Он был грязный, куда я должна была его положить? Зачем ты его постирала?”

“Он лежал в корзине. Зачем ты его туда положила?”

“Он был грязный, куда я должна была его положить?”

Удовлетворенная продуктивностью разговора, мама говорит таким  тоном, каким герои детских приключенческих романов двухсотлетней давности обычно говорили перед лицом смертельной опасности: “Друзья мои! Я нашел выход из пещеры/пустыни/западни, которую нам устроили зулусы/испанцы/гвардейцы кардинала! Вперед, за мной!” Вот таким тоном мама сказала: “Ничего, мы сейчас этот свитер растянем!”

Свитер заматерился, но его никто не услышал.

Вот здесь очень важный момент. Моя сестра жонглирует гирями, выжимает штанги и цепи рвёт движением девичьего нежного плеча. Моя сестра. Не мама и не я. Мы с мамой тяжелее бокала вина ничего не поднимаем, и, хотя поднимаем эти бокалы регулярно, мышечной массы у нас от этого не прибавляется, не знаю почему, может, нужно сменить вино. Поэтому, когда мама сунула мне в руки край свитера и сказала тянуть, то сначала на нее упала я со свитером, потом она на меня. Бурлаки из нас никакие, тянуть никак не получалось. “ Ничего,” сказала мама тем же бодрым голосом, “сейчас я его разложу сушиться, он сам растянется.”

Свитер пропел тему из “В гостях у сказки”, но его опять никто не услышал. А так всё хорошо, всё прекрасно, и даже лучше.

Image by Karen Arnold from Pixabay