Женщина, родившаяся в войну

Бабуля, эта лучезарная своей нежностью женщина, родилась во время гражданской войны, в семье альфрейщика Хаима и портнихи Златы. Злата была одной из шести дочерей раввина Нухэма из Александрии, о котором я знаю только то, что это был настолько уважаемый человек, что вплоть до того момента, когда война прошлась пожарищем по мирному быту многочисленных Гореликов, Рудь и Левиных, все они называли в честь ребе Нухэма своих детей и внуков. Таким образом, в каждой семье было по Нехаме или по Науму, названных в честь почтенного ребе Нухэма, который умер на телеге в пятницу, в канун субботы.

Хаим и Злата жили хорошо. Альфрейщики были в цене и Хаим хорошо зарабатывал. Злата шила бюстгальтеры, что для нашего поколения, избалованного и обезличенного “Victoria’s Secret” и “Aubade”, конечно же, ничего не говорит. Мы себе даже представить не можем что значила в городе сто лет назад женщина, которая шила бюстгальтеры. Тогда это значило, что Злата держала в руках счастье половины города. А Злата, если уж держала что-то в руках, то держала мертвой хваткой: в двухэтажном доме на Дворянской жили хорошо, девочек, старшую Нехаму и младшую Рахилю, воспитывали в строгости и достатке. 

Нехама росла красавицей, ею и осталась даже потом, когда тяжелая жизнь победила, когда болезнь победила, когда преследовала бедность, осталась красавицей, потому что у неё было жесткое и ослепительное, как свеженакрахмаленный больничный халат, чувство собственного достоинства, и матово-черное медицинское чувство юмора, а эти два качества, это то, что спасает нас, когда больше спасать нечем. Конечно, у неё было не только это, она была романтична, поэтична, нелогична,феерична, могла с чувством часами читать наизусть любимых поэтов, и тут же выдать самый черный, самый скабрезный анекдот. Она была горда, порывиста и преданна, полна чувствами стыда, вины и лучезарной любви, эта женщина, родившаяся в страшную гражданскую войну. 

Когда началась война Отечественная, Нехама, которая как раз закончила второй курс мединститута, сразу пошла работать в военный госпиталь, с ним же и эвакуировалась. Бабушка Злата тогда, перед самой эвакуацией, привела мастера в дом на Дворянской, тот снял её “Зингер” с ножного привода и теперь уже ручной “Зингер” Злата заботливо завернула в подушки, упаковала самое необходимое и они поехали. 

Об эвакуации бабуля говорила с трудом. Приступала к рассказам она неохотно, отнекиваясь и отговариваясь, но постепенно  дыхание её начинало прерывать её слова, голос дрожал и звенел слезами, и вот уже катятся первые тяжелые капли по старым щекам и она сбивается на молитвенный шепот: “Ой, чтоб вы никогда не знали, чтоб вы только не знали!” 

И всё же что-то она рассказывала, клочками, осколками, обрывками, и, когда она говорила, было очевидно, что то, о чем она говорит, она видит яснее и четче, чем меня, сестру, окно за белой гардиной и залитый солнцем балкон. Вернее, она не видела в эти минуты ни нас, ни комнаты той, ничего, потому что для нее опять шли поезда с ранеными, поезда, которые гнали от линии фронта в глубокий тыл , под бомбежками и артобстрелами, через прорывы и всю надорванную непосильным напором страну, видела опять этих раненых, их кишащие червями раны, видела их почерневшие, потерявшие человеческий облик лица, слышала их крики, проклятия и мат. И несла, опять несла на своей тонкой девичьей спине эти обесчеловеченные осколки войны, этих проклинающих и плачущих мужиков, несла на четвертый этаж, в операционную. 

В этом аду Нехама познакомилась с Сергеем, военным журналистом, своей первой любовью, своим первым мужем. Там же родился их первенец, Фимочка.

После войны Нехама вышла замуж за Шуника, моего дедушку, а после долгих лет отчаяния и ожидания, наконец, родилась моя мама.Они все жили в каморке на берегу Днепра, Нехама, Шуник, Фимочка и мама. Эта каморка была полна уютом, сверкала чистотой, потому что Нехама каждый день топила печку углем, ходила за водой, пекла “наполеоны”,  готовила борщи, “жаркое” и котлетки, и жарила блины,крошила аккуратненько картошку в “оливье”,  крахмалила салфетки с каймой и “ришелье”, скребла полы, и стены белила раз в два года, и Шуника пилила, пилила как колоду.

К тому времени, когда родились мы, Нехама уже жила с Шуником не в каморке на берегу Днепра, а  крохотной однокомнатной квартире на девятом этаже высотного дома рядом с Севастопольским парком.  Она больше не белила стены, не носила воду, но по-прежнему драила, скребла, томила, жарила и пекла. “Когда ты бедный и аккуратный, у тебя есть чувство собственного достоинства, но когда ты бедный и грязный, у тебя есть только нищета,” говорила она, щеткой и тряпкой отгоняя  призрак нищеты там, где её и дедушкина зарплаты не могли этого сделать. К тому времени, когда родились мы, Нехама стала бабулей и теперь, когда она шла по улице, никто больше не оборачивался посмотреть еще раз на женщину с гордой спиной и тяжелыми сумками в руках.   

Много можно писать об её изысканной кухне и частых упреках, об её противоречиях, её восторгах и жалобах, но ничего из этого не сделает портрета этой маленькой, элегантной и местами трагикомичной в вечном конфликте своей внутренней рафинированности и внешних условий быта  женщины с мягкими руками и высокими арками бровей таким же красноречивым, какими бывали её недовольные взгляды, если не сказать самого главного: боже мой, как она любила!

Любовь, это драгоценность, это знают, те, кто её ищет. Любовь, это иллюзия, это знают те, кто её находят. Любовь, это истина, это знают те, кто не могут её найти. Любовь, это то, что внутри нас, это внутренний орган, который совсем не изучен и совсем не лечится. Это знают те, кто уже понимают, что они ничего не знают.  И всё же, некоторым, непонятно за какие заслуги, неожиданно везёт и они её, эту любовь,  находят. И вот здесь начинается самое интересное, именно то, зачем Бог создал и нас, любовь ищущих, и эту любовь, жаждущую, чтобы её нашли. Когда мы находим эту драгоценность, эту иллюзию, эту истину, что мы с ней делаем? Делимся осторожно, потому что так долго, больно и дорого было её найти? И неизвестно ведь ещё что сделает с ней тот, с кем мы поделились. Вернее, известно: скорее всего, рано или поздно разобьет нам сердце. Или не делимся вообще: держим её крепко, потому что она такая маленькая, такая хрупкая, её ни в коем случае нельзя выпускать из рук, разобьется…

Но есть люди, которые щедро делятся этой святыней с теми счастливчиками, которым повезло быть любимыми так, чтоб, как говорил дедушка Моня,  на всю жизнь хватило и ещё внукам досталось. Бабуля была таким человеком. Она любила беззаветно, так, чтобы хватило и внукам, и правнукам. И точно также давала чертей и устраивала вырванные годы. Нам с сестрой, правда, доставалось редко, а вот  Шунику доставалось по-крупному и часто…